Древо скорбных рук - Страница 84

— На моем пороге тебе нечего делать.

— Прости, что доставляю тебе лишние хлопоты.

Она знала, что он придет, знала, что ей будет трудно, но не впустить его в дом Бенет не могла.

— Не думай, что я какая-то сволочь, но видеть тебя мне неприятно.

— Ты научила дьяволенка не отвечать на мои звонки. У него появился рефлекс.

Бенет все не нравилось в Эдварде. И то, что он называл мальчика дьяволенком, в первую очередь. Бывают ошибки в жизни, бывают увлечения, но их должно смывать волной памяти. Называть дьяволенком ребенка — своего или чужого — нельзя. Зачем Эдвард явился? Два ответа вертелись у нее в мозгу. Или он хочет денег и возбуждения иска за небрежность, повлекшую смерть ребенка, или опять овладеть ее душой и телом, как было когда-то и стало уже ее роковой ошибкой? Но больше всего в ней возбудило ненависть то, что Эдвард назвал Джея дьяволенком.

Сам «дьяволенок» насупился и разглядывал пришельца с явной неприязнью. Иногда маленькие дети воспринимают взрослых, как страшных чудовищ. Бенет из-за появления Эдварда не собиралась менять свои планы. Она переодела мальчика, оделась сама потеплее и повезла его в коляске на площадку, где дети резвились под присмотром высоко оплачиваемых нянь.

Ей хотелось поскорее выдворить Эдварда из своего дома, если не удается из своей памяти. А он плелся за ней, за ребенком, которого она везла в коляске, и наводил тоску… а может быть, и угрожал ей своими поджатыми губами и взглядом, впивающимся в нее, как иголки. Оба его плана были ясны как на ладони. И ей нетрудно было их разрушить, считала Бенет.

Дерево с руками, на которых были пакетики с записочками внутри, по-прежнему было пристроено к стене. Бенет увидела, как странно посмотрел Эдвард на этот коллаж, ощутила озноб, вспомнив груду никому не нужных игрушек в детской комнате больницы. Единственно, в чем она была солидарна, так в отношении к этой неудачной придумке.

Быстрым шагом преодолев два квартала, она довезла Джея до небольшого зоопарка, где в вольерах, хоть их и было немного, встречали посетителей настоящие животные. Детям разрешалось их кормить, и тут же продавался корм. Сквозь сетку животные вытягивали вперед влажные губы, жарко дыша, и принимали из детских рук дозволенные вафли и крекеры…

А рядом высилась застекленная, в форме небольшой горки теплица, где было множество растений, цветов и где царило вечное лето. И птицы там летали — настоящие, живые, порхая и чирикая, хотя через стекло их голосов и не было слышно.

Джей раскрыл альбомчик, лежащий у него на коленях, и стал что-то зарисовывать, используя разноцветные карандаши, в основном зеленый, что вызвало у Эдварда такую же злобную реакцию, как и пренебрежение Джея к его телефонным звонкам.

— Твой мальчишка совсем распоясался. Он уже полностью отключил тебя от мира, хулиганя с телефоном. Теперь ты будешь восхищаться его мазней.

Внезапно Бенет вспомнила, что когда Эдвард навестил ее впервые после почти годичного перерыва, она солгала, что у нее временно живет парнишка ее подруги. Два месяца — долгий срок, но в памяти Эдварда ее слова, без сомнения, удержались.

Прогулка не могла длиться бесконечно, и они вернулись туда, откуда вышли. Бенет вскипятила чайник, поставила чашки на поднос, вскрыла банку апельсинового сока для Джея. В любой момент Эдвард мог задать вопрос, почему этот чужой мальчик так долго болтается здесь, и ей нужно было придумать какое-то правдоподобное объяснение.

Эдвард уселся в кресло-качалку и с этой позиции внимательно рассматривал Джея. Внезапно он встал, грубо схватил мальчика, повертел в руках, оторвав его от рисования, потом отпустил и вновь вернулся на прежнее место.

Джей не вскрикнул и не заплакал. Он просто посмотрел на этого мужчину глазами, в которых было больше презрения, чем испуга. Зато Бенет захотелось закричать и обрушить кулаки на Эдварда. Ей стоило больших усилий удержать над собой контроль. После некоторой паузы она нашла в себе силы объяснить Эдварду, что у Джея проявились способности к рисованию, и его надо поощрять любым способом.

Все же мальчик испугался Эдварда. Его губы все сильнее дрожали, и наконец он разразился плачем и спрятал лицо в юбке Бенет. Утешая Джея, она ожидала от Эдварда расспросов: «Чей это ребенок? Откуда он взялся? Что ты с ним будешь делать?»

Но Эдвард, по всей видимости, решил отложить этот разговор. Он вытянул свое тело из кресла-качалки и встал перед ней во весь рост. Прогулка по морозу не заставила его лицо порозоветь, он остался таким же бледным, как был, кровь еще и отлила от его аристократического лица.

Джей утер слезы о юбку Бенет и взглянул на него.

— Урогад! — произнес он изобретенное им слово.

К счастью, Эдвард не понял смысла этого выражения.

Бенет накрыла стол к чаю. В чашку Эдварда она положила одну ложку сахара.

— Еще помнишь, — сказал он с некоторым самодовольством.

— Такое не забывается. — Неизвестно, уловил ли он в ее словах иронию.

Чаепитие прошло в молчании.

Джей закончил рисунок ярко-зеленого дерева и принялся за изображение птицы с огромными красными ногами и когтями, способными разорвать любую плоть.

Бенет подумала, что уже нет никаких слов, чтобы что-то сказать Эдварду, и это было так тяжело, словно свинцовый шлем кто-то надел ей на голову. Зато его язык вновь заработал.

— Бенет, я хочу, чтобы мы снова были вместе, и все, что между нами было, повторилось. Я хочу прийти к тебе и остаться. Так и должно быть. Такова судьба. Никто не должен мешать нашему воссоединению, ни этот малыш… никто. Мы принадлежим друг другу, Бенет!