Древо скорбных рук - Страница 20

Когда они наконец поженятся — мечтал Барри — то смогут обратиться с прошением взять детей из-под опеки. Кэрол тогда пошлет к черту свою работу или хотя бы одну из них, ту, что меньше всего нравилась Барри, — в винном баре. У него были свои амбиции и руки, способные к работе. За его труд в мебельной мастерской ему очень даже неплохо платили. Барри работал на пару с хорошим плотником, надежным парнем, и они собирались открыть собственное дело, выкупив захудалое помещение. А руки, вкус и мастерство его бы не подвели. Он мог заработать на их переезд из этого убогого района в более приличное место.

Иногда Барри снился собственный домик, не очень уж большой, но где было достаточно пространства, чтобы ребятишки порезвились. Эти сны отличались от пустых грез своей реалистичностью. Все в них было материально, и их будущий дом, и обстановка, которую он словно бы ощупывал кончиками пальцев. Он ясно представлял комнату, где они все соберутся вокруг стола на рождественский ужин, радостно возбужденные, в самодельных шляпах из цветной бумаги, и будут хохотать до упаду, а Кэрол в светло-голубом платье займет почетное место, держа на коленях новорожденного младенца.

Барри знал, что его дальнейший жизненный путь не будет усыпан одними только розами. Да и шипы роз колются больно.

Во-первых, дети… Их трое, и они — не его дети. И никогда не будут именно его детьми. А это далеко не пустяк, которым можно пренебречь.

И был еще Дэйв, он присутствовал здесь постоянно, глядя на все происходящее из своей пластиковой рамочки со снисходительной улыбкой.

А в-третьих, Кэрол хоть и выглядела семнадцатилетней, но таковой не была. Барри и ее разделяли восемь прожитых лет и накопленный ею за эти годы опыт и скептицизм.

И была еще одна вещь, которая не давала Барри покоя, но мысль о ней он старательно загонял внутрь.

Он был мягким, добрым человеком, пожалуй, чересчур мягким. Он не выносил, когда ребенка обижали, а тем более делали ему больно. Конечно, бывают случаи, когда шалости заходят слишком далеко, но никогда нельзя поднимать руку на детей, наносить удары изо всей силы, способные причинить не только боль, но и увечье.

И когда однажды Кэрол стукнула сжатым кулаком в крохотное личико дочери и продолжала колотить ее, уворачивающуюся и громко плачущую, длинной, сильной рукой, кровь затмила Барри глаза. Он оттолкнул Кэрол и стал бороться с ней, находя в этой физической расправе облегчение от охватившей его ярости.

Он не проявил особой жестокости, не впал в раж Он только схватил Кэрол за руку, оттаскивая от ребенка, но она тоже была сильной, молодой и ловкой, и, почувствовав, что ему нелегко справиться с ней, Барри нанес ей хлесткий удар по лицу.

Его удивила и встревожила ее реакция. Кэрол прекратила истошно орать на дочь, смолкла, и это было хорошо. Но на самом деле ничего хорошего не вышло. Сначала она съежилась в испуге, но не поднесла руку к лицу, защищаясь, как это обычно делают женщины. Для него явилось открытием — хотя поклясться в этом он не мог, и откуда пришло это ему в голову, он тоже не знал — что Кэрол ждет от него следующего удара, что она не против побоев.

Она, такая изящная, стояла перед ним, выпрямившись, выставив вперед свои округлые прелести и не обороняясь, легко уязвимая для физического насилия, разведя руки, словно ожидая, что мужчина поддастся соблазну схватиться с ней в рукопашную, шумно дыша, раскрыв губы и покрывшись потом от вожделения.

Конечно, Барри не позволил бы себе ударить ее еще раз. Он промямлил, что извиняется, что любит ее и никогда больше не поднимет на нее руку. Объяснил, что был вынужден так поступить, чтобы она восстановила контроль над собой.

— Неважно. Пусть будет так. Мне плевать, — сказала она и посмотрела на него как-то странно — одновременно и с робкой покорностью, и с какой-то провокацией, неизвестно на что.

В ту ночь, когда они занялись любовью, Кэрол старалась, чтобы он сделал ей больно и даже, хватая его руку, била ею себя. Еще раньше Барри обнаружил ее склонность возбуждаться не от обычных ласк, а совершать неожиданные в моменты страсти поступки — погружать свои острые зубки в его самые незащищенные чувствительные места, впиваться ногтями в кожу, вспрыгивать вдруг с кровати, прижиматься к стенке, отталкивать его, когда он приближался к ней, шипеть на него, как змея, высовывая острый язычок, как жало. Она должна была все это ему объяснить, потому что он многого не понимал.

— Ударь меня, любимый! Избей изо всех сил, до потери сознания.

Барри был на это неспособен. Он заставлял себя легонько шлепать ее по лицу, хватать за плечи, сильнее сдавливать их пальцами. Но это было не то, чего она желала. Ей нужна была боль, она хотела боли и побоев. Зачем?

Что это ей давало, ее изящному телу? Ее бодрой жизнерадостной душе?

Можно было подумать, что Кэрол приучилась к страданиям из-за жестокого обращения с ней в детстве со стороны отца.

Барри удовлетворял ее просьбы. Он бил ее достаточно сильно, но только ладонями, никогда не сжимая их в кулаки. Он ненавидел себя в эти мгновения. Он настраивался на то, что бьет не возлюбленную Кэрол, а некое чужое существо, которое обязан уничтожить. И, нанося удары, он всегда закрывал глаза от стыда.

Достаточно давно между ними не происходили подобные сцены, и он старался вытравить их из памяти. Это ему почти удалось. Иногда он по простоте душевной думал, что это были какие-то эротические кошмары, а причина их гнездилась в его неуемном сексуальном влечении к Кэрол.

Может, ему просто снилось, как он бьет Кэрол? И то, как она избивала Таню, тоже был сон? Отрицать реальность происходящего было легче, чем принимать ее.